Есть два события, которые неизбежны в жизни каждого человека, — рождение и смерть. Как быстро после пандемии люди захотят зачинать детей — отдельная история. Пока после всех известных нам пандемий численность населения Земли всегда увеличивалась. С момента «гонконгского гриппа» 1968 года, которым переболела половина тогдашних жителей планеты, нас стало больше в два с лишним раза. Мы же поговорим о том, как вирус изменил наше восприятие смерти.
По официальным данным, на момент, когда вы читаете этот текст, от коронавируса (или с коронавирусом от других болезней — в разных странах до сих пор считают по-разному) в мире за пять месяцев его триумфального шествия по планете умерло около 333 тысяч человек. В обычной жизни столько людей умирает в течение двух с небольшим суток.
Всего с начала года в мире на этот момент ушло из жизни примерно 23 миллиона человек. Но почему нас так по-особенному ужасают именно эти 333 тысячи умерших от COVID-19? Это менее полутора процентов смертей, случившихся в 2020 году. 98,5% всех смертей на нашей планете в 2020 году прямо сейчас не имеют отношения к вирусу.
Еще интереснее другой вопрос: почему всех, кто просто обращает внимание на то очевидное и неоспоримое обстоятельство, что люди продолжают умирать не только от COVID-19, теперь принято обвинять в «пренебрежении к человеческой жизни»? Ведь как раз сами обвинители откровенно пренебрегают абсолютным большинством жизней и смертей, которые случаются каждую секунду.
Чтобы ответить на эти вопросы, для начала просто зафиксируем несколько фактов, которые большинство людей в мире сейчас не готовы признать и принять, но которые все равно остаются абсолютной истиной. Человек был смертен до пандемии и останется смертным после. Коронавирус может убить каждого в любой момент. И меня, и вас. Нет никакого способа гарантированно не заразиться. Но он точно не убьет всех. Люди умирают и будут умирать не только от коронавируса.
Смерть от рака, туберкулеза, инсульта, инфаркта, в пьяной бытовой драке или в автокатастрофе — точно такая же непоправимая трагедия, как гибель от вируса. Смерть от вируса ничуть не лучше и не хуже смертей по любой другой причине.
Будем честны: у нас никогда не было одинакового отношения к любой смерти. Некоторые смерти всегда казались и кажутся нам более страшными, чем другие. По разным причинам.
Вот только некоторые основные линии этого нашего очевидного «неравенства» в обывательском восприятии неизбежного ухода каждого человека из жизни: смерть родного человека для нас страшнее, чем знакомого; смерть знакомого страшнее, чем незнакомого; смерть публично и нам лично известного человека страшнее, чем неизвестного; гибель в теракте страшнее, чем если человек утонул или сорвался со скалы; смерть ребенка или молодого человека страшнее, чем старика или старухи; гибель в авиакатастрофе страшнее, чем в автокатастрофе — в том числе потому, что последние случаются чаще и уносят больше жизней.
Более того, теракт с жертвами в Великобритании или Франции в целом воспринимается людьми (не только в самих этих странах) как нечто более страшное и опасное, чем теракт с такими же или даже более значительными жертвами в Афганистане, Сирии или какой-нибудь африканской стране. Дело и в разной цене человеческой жизни в разных странах (в России эта цена тоже, увы, исторически невысока), и в политическом контексте: есть страны, где терроризм, гражданская война и насилие с применением оружия в порядке вещей.
Но вирус исказил коллективное и персональное восприятие смерти в мировом масштабе из-за другого принципиального неравенства.
Смерть по неизвестной новой причине психологически всегда кажется нам опаснее и реальнее, чем по уже известной старой.
Неизвестно откуда взявшийся вирус толком неизвестно как стремительно заражает непонятно сколько людей по всему миру, убивая при этом непонятно какой процент по непонятно какой логике. Непонятно, как и когда это кончится. Непонятно, как это все лечить и когда появится (если вообще будет создана — до сих пор ведь не было) вакцина. Такая комбинация тотальных непонятностей породила нарастающую как снежный ком пандемию вселенского страха. Именно страх почти моментально вверг мир в состояние, напоминающее по своим разрушительным последствиям полноценную горячую мировую войну.
При этом ровно ничего из того, что истребляло нас до коронавируса, никуда не исчезло. Но силой коллективного страха, помноженной на невиданные доселе информационные возможности переноса частиц этого страха в любую секунду в любой персональный гаджет человека в любой точке мира, мы поместили себя в какой-то вымышленный ужасающий беспросветный мир. В нем и пытаемся как-то выжить. Онкологи уже открыто предсказывают осенью взрывной рост смерти от рака — потому что их больницы перепрофилировали сами знаете под что. Врачи уже криком кричат, что пожилым людям и детям критически важно гулять. Но у нас же теперь в головах только одна причина, по которой мы можем умереть. Других якобы нет.
Человечество в считанные недели загнало себя в глубокую ментальную самоизоляцию. Оно самоизолировалось от всей объективной сложности мира. От множества взаимосвязанных проблем и угроз, составляющих ткань повседневной жизни людей, государств и планеты в целом.
Тут срабатывает еще один феномен. Александр Васильев, фронтмен «Сплина», определил его с убийственной точностью: «Смерть — это то, что бывает с другими». А в случае с «короной» миллиарды людей начали примерять возможность этой достаточно внезапной смерти на себя. Оказывается, это может случиться и со мной, причем в любой момент. Стали буквально жить по формуле булгаковского Воланда: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!» Только так было до пандемии и будет после — тут она ничего не меняет.
Чуть ли не каждый случай смерти от COVID-19 описывается в соцсетях и СМИ во всех мельчайших чудовищных подробностях. Это действительно ужасно, горько, страшно. Ведь люди зачастую умирают в реанимации, находясь при этом в сознании, а родственникам запрещено навещать их и в некоторых странах даже хоронить. Нам рассказывают про мужа и жену, умерших от коронавируса в один день. Про вроде бы здоровых молодых мужиков, сгоревших в считанные недели или даже дни от вызванных вирусом инсультов. Ужасы работы врачей и медперсонала в «красных зонах», каждая их смерть, тоже стали общим местом постов в соцсетях.
Но если вы попробуете в таких же деталях описывать каждую смерть от рака, туберкулеза, голода или будни работы врачей в онкодиспансере — я, увы, знаю, что это такое — поверьте, вам будет не менее страшно.
Ужасна всякая смерть: быстрая и долгая, ранняя и поздняя, мучительная и легкая. Но в каждой такой смерти, кроме своей персональной, мы всего лишь зрители. Мы не можем знать и чувствовать то, что знает и чувствует уходящий. Пока неизбежно не столкнемся с этим сами.
Люди в разных частях мира сейчас активно соревнуются в публикации и трактовке графиков смертности в разных городах и странах мира за этот и прошлые годы. Одни, чтобы успокоить себя: вот, смотрите, умирает-то примерно столько же, сколько в прошлые годы. Другие, чтобы запугать тех, кто старается успокоиться и оправдать собственный ужас: вот, смотрите, какая тут вспышка смертности в таком-то населенном пункте в такой-то месяц. А вы не верите…
При этом люди в массовом порядке — вижу это и по собственному опыту вынужденных дискуссий в соцсетях — напрочь отказываются воспринимать как какую-то реальную угрозу возможность умереть не от «короны». Всякая смерть, кроме коронавирусной, в их сознании умерла. Особенно это касается людей в странах, где нет голода — там не верят, что такая смерть возможна в принципе.
Огромному количеству людей в мире на полном серьезе одновременно стало казаться, что других причин смерти больше просто не существует. А всякая попытка напомнить, что это очевидно не так — чуть ли не фашизмом или, в лучшем случае, социал-дарвинизмом.
При посчитанной германскими вирусологами летальности коронавируса 0,37% (пока ничего не указывает на то, что при нынешней динамике пандемии она будет выше, есть уже и более низкие оценки, например у ученых Стэнфордского университета), даже если переболеют все без исключения жители планеты (до сих пор не было такой болезни, которой переболели бы все) в самом худшем случае за годы, пока вирус продолжит заражать нас, от него или с ним умрут порядка 30-35 миллионов человек. Международная организация труда прогнозирует только до конца 2020 года 130 миллионов смертей от голода из-за последствий ограничительных мер.
Чем 130 миллионов смертей от голода «лучше» 35 миллионов смертей от вируса?
Почему не надо хотя бы принимать во внимание эти смерти, как и миллионы смертей от рака, туберкулеза, сердечно-сосудистых заболеваний, никак не связанной с вирусом внебольничной пневмонии?
Проблема в том, что смерть все равно остается неотъемлемой частью и неизбежной точкой каждой человеческой жизни. Не бывает и не будет так, чтобы в мире, который населяет 7,7 миллиарда людей, была только одна проблема, а все остальные вообще не имели никакого значения или не существовали вовсе. Даже если вы не выйдете из дома больше никогда, вы все равно умрете.
Человечество должно наконец перейти к стадии принятия неизбежного. Мы с какой-то вероятностью и в каком-то количестве будем заражаться и умирать от коронавируса какое-то неясное нам время. И при этом продолжим умирать от других болезней. Скорым бессмертием пока не пахнет — в этом мы, кажется, в последние месяцы убедились с предельной наглядностью. Коронавирус, даже без появления вакцины и гарантированно излечивающего лекарства, непременно рано или поздно станет в нашем сознании и реальной жизни просто «еще одной болезнью».
Чем быстрее это произойдет, чем быстрее мы вернемся к естественному восприятию смерти, тем быстрее естественной станет наша жизнь. И тогда снова можно будет говорить о другом главном событии этой нашей жизни — зачатии и рождении детей. По зуму точно не получится зачать. А без появления на свет новых детей мы все равно рано или поздно вымрем, даже если не будет никакого коронавируса.
Семен Новопрудский
Источник: Газета.ру
