24 апреля — День памяти жертв геноцида армян в Османской империи. 103 года назад в этот день в Стамбуле начались аресты и депортация представителей армянской интеллигенции. За восемь лет (с 1915-го по 1923 год) было уничтожено население шести провинций Западной Армении. По разным оценкам, жертвами политики младотурок стали от полутора до двух миллионов армян. О «Великом злодеянии» (так геноцид называют на армянском) мир узнал благодаря сообщениям иностранных консулов и миссионеров, а также рассказам очевидцев. Некоторые из их историй, впрочем, сохранились только в семейных архивах. «Медуза» публикует одну из них — фрагменты воспоминаний Арутюна Нарояна, которому в 1915 году, когда его семья жила в одной из провинций Османской империи, было 10 лет.

Арутюн Нароян родился в 1905 году в семье зажиточных земледельцев Хазара и Назели Нароян. На момент описанных в его воспоминаниях событий семья воспитывала десятерых детей: пятерых своих сыновей — Ованеса (12 лет), Арутюна (10 лет), Арменака (8 лет), Аветиса (2 года) и Вардгеза (несколько месяцев от роду) — и пятерых детей погибшего брата. Еще у Хазара был брат Месроп Нароян — восьмидесятый армянский патриарх Константинополя, который 25 апреля 1919 года, будучи еще епископом, отслужил в местной церкви Святой Троицы первую панихиду по жертвам геноцида армян.

Нарояны были родом из села Ардерд Мушского уезда, который располагался к западу от озера Ван, на северных склонах Армянского Тавра (ныне Муш — провинция на юго-востоке Турции). В начале ХХ века уезд оставался крупным армянским центром, по разным данным, там проживало от 86 до 100 тысяч армян.

Геноцид в Мушском уезде начался с погромов в селах весной 1915 года. В июне-июле они приобрели массовый характер. По данным Мушской епархии, из армянского населения 109 сел спаслись и нашли прибежище в Восточной Армении около полутора тысяч человек.

Историю Арутюна Нарояна записала под диктовку его старшая дочь Алина. В начале 2000-х годов она перебралась в Одессу и перевезла с собой единственный сохранившийся экземпляр его мемуаров. Журналистка Диана Манучарян узнала о них в частной беседе; с разрешения семьи Нароян она перевела фрагменты воспоминаний с армянского, рассказывающие о жизни Арутюна Нарояна во время резни в 1915 году.

Воспоминания Арутюна Нарояна

Слухи о том, что армяне подвергаются гонениям, в Ардерд дошли весной 1915 года. В один из апрельских дней сельский голова объявил сборы для местных армян. Отец передал маме его слова: «Ищите выход. Спасайтесь. Нашему народу грозит опасность». Отец настаивал — детям надо бежать из села. «Распускай их, Назели», — говорил он. А мама прижимала нас к себе и молча сопротивлялась. <…>

Нас спрятали в сарае. В эту ночь мужчины взяли в руки оружие и ушли в горы — оборонять Ардерд. Больше отца я не видел. <…>

Одним из немногих мужчин, оставшихся в селе, был сельский голова Арэ Ованес. С ним расправились в первую очередь. Заманили в соседнее село, откуда он не вернулся. Сразу после его исчезновения начались набеги черкесов. Те знали, что судьба армян предрешена, и спешили выудить пользу до прихода турок. Так начались массовые беспорядки и грабежи.

Наша семья считалась зажиточной. Отец был земледельцем, имел свой плуг (кроме него, плуг был только у священника), вдоволь зерна и золота. В почете были наши арабские лошади — они же завсегдатаи свадеб, «наряженные гости».

Держали и немало крупной скотины. Часть животных в дни разбоя мама вывела со двора и велела мне и старшему брату [Ованесу] гнать в село Шашкан, спрятать у знакомого чеченца. Думаю, распускала нас, как того просил отец.

Но мы расстроили ее планы. Проголодались и вернулись за хлебом. «На село скоро нападут турки. Вы должны были уйти», — кричала она и была права. Через несколько часов по селу открыли огонь. Часть детей и женщин укрылась в сарае курда Османа, среди них были и мы. В эту ночь убили оставшихся в селе армянских мужчин. <…>

Осман переселил нас к своей дочери Фатиме. Ее сарай был шире и вмещал больше армян. Каждый день кормили супом танов апур. Мама не хотела их стеснять и предложила им зерно, а они взамен согласились приютить нас на три месяца. Но уйти пришлось раньше оговоренного срока. Однажды к нам ворвалась Фатима и тихо запричитала: «Несчастные армяне. Турки издали приказ, найдете армянина — убивайте. И тех, у кого найдете, — тоже убивайте. Вы должны уйти». <…>

Мы вернулись в Ардерд. Покидали разграбленное село, вернулись в убитое. Тех, кто остался, пытали — женщин, стариков, детей. Одних загоняли в сарай и сжигали заживо, других — собирали в колонны и вели к реке Мурат, топили.

Я уже стоял в одной из колонн, подгоняемой турками, когда меня тихо окликнул Хзрбек. Раньше, бывало, мы играли вместе. Хзрбек предложил укрыться в его доме, Хзрбек был турок. «Идите и не оглядывайтесь», — подслушав разговор, прошептала мама. Она достала из пучка заколотых волос золотые монеты, упала на колени и протянула турку. Тот взял их. Не поднимаясь на ноги, она со всей силы подтолкнула нас в спину. Мы начали разбегаться, я схватил за руку [моего младшего брата] Аветиса и поволок за собой. Постоянно оглядывался, но, кроме [двоюродного брата] Андраника, следовавшего за нами, никого не видел. Я потерял из виду Ованеса и маму. Как потом окажется — навсегда.

В сопровождении этих людей я, Андраник и Аветис пешком дошли до Шушкан. Среди прохожих при входе в село я узнал друга семьи турка Ахи Шамшадина. Он приостановился. «Нас должны убить?» — тихо спросил я, проходя мимо. «Нет, все будет хорошо, Арутюн».

Нас продали. Армянских детей брали к себе некоторые турецкие семьи. Приютившего было принято называть хозяином, дети были слугами. Нас с Андраником разлучили, его забрал к себе Ибрагим, меня и Аветиса — Хазмамадэ. Мой хозяин жил с пожилой женой и со старшим братом Шбетом. Хазмамадэ ходил с трубкой в гортани. Каждый день доставал ее, промазывал жидкостью отверстие на шее и брюзжал: «Это дело рук твоего отца, отвечать тебе». [Он имел в виду, что получил ранение от армян.] Он часто бил меня, принуждал читать намаз. Я сопротивлялся, и тогда он запирал меня в сарае и морил голодом. А ко мне тайком приходила его старая жена и подкармливала.

Помимо нас в селе жили еще трое армянских мальчиков. Их всех приютили. <…> Здесь же я нашел свою двоюродную сестру Сосеин, она жила в соседнем доме. Мы часто говорили о побеге. Однажды едва не решились. Но Сосеин не смогла выбраться из дома, и мы бросили эту затею. <…>

Зимой 1916 года на мой след вышли двое армянских юношей. «Ищите в этой местности Нароянов, кого найдете — спасайте», — просил своих прихожан мой дядя, архиепископ Месроп Нароян, живший в Стамбуле. И меня спасли, нам организовали побег.

Мы уже покинули Шушкан и шли по замерзшему руслу Мурата, когда по нам открыли огонь. Сперва с одного берега — русские солдаты. Потом среагировали с другой стороны — уже турки. Мы изо всех сил ускоряли шаг, скользили по льду и боялись потерять равновесие. Пытались подать знак — мы армяне. Лихорадочно перекрещивались, кричали «эрмени, эрмени», пока наконец не свалились на землю.

[В расположении российских войск] нас встретили вооруженные армянские добровольцы, осмотрели (раненых не было), собрали в кучу и повели к старшине. Он долго расспрашивал о жизни в Шушкане, о побеге и других нюансах, видимо важных для работы. Заметил и мои обмороженные ноги, дал распоряжение перевязать. Ближе к утру ребята вместе с солдатами уехали в Муш. А меня с влажными от слез глазами и перебинтованными ногами оставили в штабе: раны на ногах не заживали. <…>

Спустя какое-то время через село Хопер в Муше зашла другая часть русских солдат, с ними и я с Аветисом. Но своих друзей и сестру я там так и не нашел. Долго и упорно просил [солдат] отпустить меня на прогулку — «ведь я знаю местность, здесь раньше жил дядя Асатур». «В Муше есть турки, церемониться не станут», — предупредили солдаты, но отпустили. По возможности просили найти табак… Сделать это было нетрудно. В городе было много приличных, даже богатых заброшенных домов. Из одного из них вынес мешок табака и приволок солдатам. А они скинулись деньгами и отдали их мне.

Мы бы с Аветисом так и слонялись без дела, не встреться нам ровесник из Авраница. Он фамильярно обратился ко мне на курдском: «Кто ты? Откуда?» Я ответил вопросом на вопрос, и мы разговорились. Оказалось, он заприметил брошенный дом и искал кого-то, с кем можно в него проникнуть. И тут подвернулся я.

Мы остались там жить. Это было двухэтажное здание с высокими потолками. На первом этаже — пустая конюшня. На втором — просторные комнаты. В одной из них большие глиняные кувшины с топленым маслом, гаурмой [домашняя тушенка из телятины]. В другой — мешки с мукой. В третьей — табак.

Чтобы войти в подвал, пришлось взломать цепи. Пол там был застелен войлоком. Под ним лежала солома. А под соломой — зерно. Все это богатство приходилось порционно отдавать двум турецким солдатам, тоже облюбовавшим наш ночлег. Когда же запасы зерна подходили к концу, из-под остатков выступило золото. Взять его не взяли, но и туркам решили не говорить. <…>

Я стоял у лотка торговца, когда меня отвлекли проходящие мимо крестьяне. Они толпой окружили человека в форме и что-то оживленно ему рассказывали. Я уловил армянские слова и решил подойти. Люди просили офицера (он был армянин) выдать им пропуска в села, чтобы привести родных в Муш. Вмешался и я. Сказал, что родом из Ардерда и хотел бы туда вернуться. Тогда офицер по-отцовски взял на руки и спросил, чей я сын. «Сын Хазара», — ответил я и, не переводя дух, рассказал, как провел последний год. <…>

Мы с Аветисом вернулись в Ардерд. С нами были еще несколько человек. Их кто-то ждал, кто-то целовал, обнимал, они вместе плакали. К нам никто не подошел… Я стал расспрашивать про родных. И по крупицам сложилась история. Оказалось, что из ополченцев Ардерда спасся только один человек, затаившийся во время резни в дупле дерева. И это не был мой отец. Маму вместе с младенцем бросили в Мурат. Сестер прибрали к рукам турки и выдали за своих сыновей. Недавно турок Сохо забрал и Сосеин. Они говорили, ласкали, жалели меня, а я, вцепившись в руку Аветиса, начал рыдать. <…>

Мой друг Ваган догадывался, где живет Сохо, и мы вышли на его след. Во многом помог столб дыма, стоявший над домом, — это Сосеин сидела на краю тонира и варила танов апур. Я подбежал к ней и обнял, мы оба расплакались.

«Вставай, уходим», — сказал я.

«Сперва покушайте», — вмешалась хозяйка дома.

Тогда я схватил сестру за руку и потянул за собой. Бросил вслед: «Ваш хлеб нам не нужен».

В погоню на лошади увязался Сохо. Пустил пару пуль. Мы бросились в поле. Но он быстро догнал нас.

— Кто ты? — спросил.

— Я ее брат. Сын Хазара. Забираю сестру, — сказал я и добавил, что не боюсь смерти.

Минуты две мы все молчали, кажется, он о чем-то размышлял. Затем резко развернул коня в противоположную сторону и погнал вперед. Мы озадаченно переглянулись, наспех перекрестились и пошли своей дорогой.

Что было дальше

Вместе с братом Аветисом Арутюн Нароян вернулся в Муш, откуда при помощи армянских добровольцев и русских солдат добрался до Восточной Армении. По дороге в город Дилижан трехлетний Аветис потерялся — Арутюн в толпе отпустил его руку, больше брата он не видел. Сам же он дошел до города Ленинакан, где его определили в детский дом (там воспитывалась и его сестра Сосеин).

Закончив обучение в детском доме, Нароян переехал в село Шнох (Алаверды), несколько лет работал помощником у крестьянина, а потом, приписав себе лишний год возраста, устроился на металлургический комбинат. Через десять лет перевелся на Кироваканский химкомбинат, где продолжал работать и после выхода на пенсию. Там его называли «основателем» предприятия, «ветераном в строю» и даже вручили орден Трудового Красного Знамени.

В Кировакане же (сейчас город называется Ванадзор) Арутюн Нароян нашел младшего брата Арменака, выжившего благодаря покровительству дяди — армянского патриарха Константинополя Месропа Нарояна. Дав ему образование, патриарх отправил племянника в Армянскую ССР — искать родственников. По случайному стечению обстоятельств Арменак Нароян тоже остановился в этом городе, где преподавал английский язык в одном из местных техникумов.

В Кировакане Арутюн Нароян женился; у него родилось шесть детей. Он учил их танцевать боевой западноармянский танец яхушты, который знал с детства, петь «Нарэй, Нарэй», песню их рода, и рассказывал, что помнил, о геноциде. Он мечтал увидеть историческую родину, которой считал Муш, но не мог выехать из СССР. Зато удалось воплотить другую мечту — найти еще одного брата.

В 1915 году Ованес Нароян, после того как их мать откупила детей от вооруженного конвоя, попал в депортационную колонну (некоторых армян турки объединяли в колонны и, не давая еды и питья, отправляли в пустыню). В итоге он выжил и дошел до Алеппо в Сирии, где провел всю оставшуюся жизнь, работая пекарем. В 1975 году на его след вышел вардапет Арутюн Пздикян, работавший в центре армянской культуры в Венеции и узнавший об истории семьи Нароян из письма младшей дочери Арутюна Нарояна. С помощью сирийских армян Пздикяну удалось найти Ованеса в одном из домов престарелых в Алеппо. Правда, братьев тот уже не помнил — и встретиться с ними не смог, остались только фотографии.

Сам Арутюн Нароян умер у себя дома в Кировакане 18 сентября 1991 года. Ему было 86 лет. До провозглашения независимости Армении оставалась неделя.

Диана Манучарян